Анатолия
Васильевича Малова впервые увидела в августе 1972 года, на зачислении в
Тюменский сельскохозяйственный институт. Он был ректором. Просторный кабинет, портрет
Ленина над креслом. Человек в очках. В то время было еще много участников
Великой Отечественной войны, поэтому и как-то не задумывались, что пройдут
годы, и их воспоминания станут бесценными. Прошли годы, и это, одно из
последних интервью профессора Анатолия Васильевича Малова.
«Я
родился в Воронежской области. У отца, Василия Николаевича Малова, я был пятый
сын, от второго брака, а всего было нас семеро в семье. Мне было три года,
когда мы переехали в Сталинград.
Отец был прекрасным знатоком и любителем
лошадей, но не грамотный. Он работал ездовым конюхом в больнице.
В
Сталинграде был союз извозчиков, он был от нас не далеко, в двух или трех
кварталах. Там было 250 лошадей, и разные телеги, под разный груз, можно было
поставить коней и к отцу, и за это ему платили, за содержание лошадей. Мне было
лет девять наверное, супонь я еще не мог стянуть, а остальное я все делал с
удовольствием, запрягал лошадь, чистил, поил.
Когда
началась война, я закончил 9 классов, хотя по возрасту должен был закончить
десять. В 1932-1933 годах был такой голод, нас в семье было много, кушать было
практически не чего, да и жили мы в одной комнатенке. Дети, ютились на полатях, а еще мама, Анна Филипповна, отец,
Василий Николаевич, и родители отца. Мы в школу не ходили, не чего было одеть.
Были на всех одни полуобрезанные огромные валенки, мы в них по очереди выбегали
на улицу. Хотя Сталинград, город теплый, но зима, есть зима. Поэтому мы и не
учились.
В
1941 году я закончил 9 классов, без троек, как все. Очень любил физику,
историю, литературу, географию.
И
тут началась война. Отца призвали на армию, он призывник был, а маму взяли
через 2-3 недели после призыва отца на противотанковые рвы между Волгой и Доном.
Работали на рвах 3-4 месяца, потом людей
возвращали домой. Воинская часть отодвинулась на Северный Кавказ, другая на
Воронеж,а Сталинград был свободен, вообще свободен для доступа немцев.
Я
работал на Тракторном заводе по 12 часов, там было введено военное положение с
20 июля 1941 года. Я работал в цеху,
хочешь не хочешь, а 13 коленвалов для 13 танков нужно дать за смену. Танки
сразу же шли в бой. Цех был большой,
готовили распредвалы, гильзы для патронов. В августе 1942 года немецкие танки прорвались
совсем рядом с заводом и начали его обстрел. Из рабочих создали народное
ополчение, и я туда попал. Дядя Вася был у нас командиром, ему дали винтовку и нас
шесть человек. У нас одна была винтовка на семерых, и то у дяди Васи. Нам было
приказано – не стрелять! Никакого шума, никакого оскорбления. А немцы, мы их
видели, утром умываются, на зарядку, полотенца такие чистые, белые. Теплынь…А
мы лежим, обедать ходили по очереди, а потом нам привозили обед. Так прошло
недели полторы и начали бомбить
Сталинград. Это вообще страшная штука. Когда
«юнкерсы», девять штук, по три с каждой стороны в одном месте пикируют, как раз над Дербенями и бросают бомбы..!
Горел Сталинград! И вот тогда, нас военный обошел и сказал – идите в военкомат.
Со мной был пропуск на Тракторный завод
и комсомольский билет. Мне надо было пройти около 30 километров, но вот такого
чувства, что я погибну и Сталинград не выживет, не было.
Я
шел и искал старшую сестру Паночку, переживал сильно, ведь Паночка только 1 мая
родила сына, Стасика. Искал младших сестер, Лилю и Тонечку, Тонечка совсем
маленькая была. Тоню взяли потом знакомые родителей, усыновили ее, она и сейчас
жива. Когда я пришел к своему родному дому, там его не было, он был разбит, в
него бомба попала. Рядом, вместо сквера было вырыто бомбоубежище. Там и нашел
старшую сестренку Паночку, а под ней лежал Стасик. Идти можно было только ночью
или рано утром, днем бомбили. Они пускали бочки пробитые и просверленные.
Бросали с большой высоты и когда бочка падала, она издавала неимоверный шум,
который психологически выдержать было не возможно слабому, человек терял
сознание. Стасика замотали в нижнюю рубашку, тогда никто не обращал на это
внимания, и пошли под Шанхай, мы там скрылись, под обрывом. И вот когда мы шли
по улице Ленина, там ехала тележка, продавали пирожки горячие. И тут мужчина
этот нас спрашивает – завтракать будете? И он открывает этот ящик голубой, как
сейчас помню, и выдает пирожки горячие, с печенью. Мы, наверное, десятка
полтора в газету завернули. Мы покушали и пошли в Шанхай, где дождались ночи. Шли мы четыре дня, а на следующий день я пошел
в военкомат. Сказать еще хочу, в армию ушла
старшая сестра Паночка и сестра Лиля, она дошла до Берлина и расписалась
на Рейхстаге. Девочки тогда все на фронт шли, в разные части воинские, которые
отступали, но отступать по существу было не куда и не кому…
В
армию меня брать не хотели, из-за плохого зрения, надо было эвакуироваться за
Волгу. Я же хотел на фронт. И я стал искать инстанции, чтобы разрешили. Здесь
же, в военкомате, мне посоветовали обратиться к начальнику. Подходит какой-то
военный, с портупеей, фуражке, тогда не было погон, квадраты. Я к нему – «Меня
в армию не берут, говорят, что плохо вижу». А очки снял, решил показать свою
бодрость. А военный говорит –«Ну, вот там читай»…Я же забыл себя подготовить,
надо было посмотреть вокруг. Я, конечно, сказал, одевая очки. Военный – «Ну кто
вас в армию не пускает? Он, товарищи, в армию хочет, а Вы не берете. Да из
него, знаете какой артиллерийский номер будет. Я его сам к себе возьму».
Вот
так я впервые услышал слово
«артиллерийский номер». На следующий день нас переправили через Волгу, на
Сальпинский остров. Палатки стояли в 10 – 12 километрах от берега. Кормили
хорошо.
А
у пушки было 12 человек. Ее же надо было
вручную кидать, так-то, на большом расстоянии пушку лошади тянули или
полуторка. Полуторка у нас была одна, и пушка 76-миллиметровая была одна, новенькая.
Вот нас учили, как вкопать, как поставить пушку, как зафиксировать. Учили
землянки копать, и 5 ноября 1942 года нас начали переправлять на ту сторону
Волги. Немцы еще были в Воронино, это 12 километров от Сталинграда. Так вот,
двое военных стоят на переправе и спорят, кому первыми переправляться. Тут танк
пошел, что ему пушка…повернулся и пушка новенькая и полуторка булькнули в воду.
А мы стоим в фуфаечках, зеваем и вдруг голос такой – «Сибиряки, на погрузку»! Я
впервые услышал это слово. Где они стояли, наши сибиряки? Парни пошли. У них желтые полушубки, на
спине оттопыривается плащ-палатка, мешок вещевой, впереди автомат у каждого.
А
главное, как они красиво шли. Для нас это было большим удивлением, в сапогах, в
кирзовых, в настоящих!
-«Сибиряки,
на погрузку»! Сколько их погрузились,
150 – 200 человек, я не знаю. Погрузку сибиряков и танков прекратили, надо
вверх идти, против течения. И эта баржа пошла, пошла…Я не знаю, сколько времени
прошло, и вдруг – ух…налетела на мину! Очень много в Волге было брошено
глубинных мин, лодки, бревна попадались, и вот эта баржа взлетела на мине..Там,
говорят, столб воды поднялся на 15 – 20 метров, и все на этом закончилось, ни
криков, ни шума.
Прошло
часа три. Погрузились. Дядя Петя, наш командир, говорит – ботинки расшнуровать,
обмотки (портянки) снять и мы пошли на переправу. А я думал, мы же мальчишки,
пацаны, а пацаном быть – надо после 8 класса Волгу переплыть, ну на крайний
случай , после девятого. Вот страховка: дядя в лодке сидит, а мы четверо, плывем. Думал,
что если фуфайка намокнет, на дно потянет, но ничего, благополучно добрались.
Устроились и днем спали, был и горячий обед.
В
день 7 ноября к нам в землянку зашел военный, он поздравил с праздником,
осведомился о здоровье и настроении, рассказал, что наша армия ведет бои на
всех направлениях, и нам предстоит внести свой вклад в общую победу. За ужином нам дали 100 граммов фронтовых. Настроение я нас всех
было приподнятое.
19
ноября 1942 года пошли в генеральное наступление. Когда с Сальпинского острова
дальнобойные пушки начали бить по Дербеням и дальше, полтора часа стреляли,
воздух стал теплым вокруг. Паульс, конечно, искал выхода, а Воронежский фронт ,
который стал Донским, уже отошел к правому берегу, он уже Калач миновал, и
отжимая немца от Калача, направлялся на Ростов. Вот здесь, как раз я и воевал.
26-27 декабря 1942 года бой начали мы. Катюши были на Сталинградском фронте,
они начали долбить.
Как
это произошло, когда меня ранили 26 декабря, я не помню, упал камушком. В себя
пришел только 2 января 1943 года. Глаз у меня был разбит, я очень плохо дышал.
Говорить я начал 15 марта, плохо говорил, меня плохо понимали, но я говорил.
Правый глаз начал видеть, а левый был завязан, обморожена левая нога.
Еще
находясь в госпитале, я узнал, что немецкие
войска разбиты под Сталинградом. Это была великая радость. У нас в госпитале,
был парень один. Сейчас не помню, как его зовут. У него не было обеих ног,
оторвало. Он лежал давно, пока ему ампутировали и прочее. Как он сербиянку
отбивал на руках! Вот так, встав на руки, он отбивал цыганские танцы. Мы
обрадовались.
Лечился
я долго. Об операции на глазах и речи не было, речь шла о том, чтобы лечить
терапевтически. Доктор Филатов предложил уколы из фильтров головастиков. Боль
была невозможная. Кричать нельзя, кусаешь губы, а кричать не хорошо,
неудобно. Я таких четыре укола перенес. Ну,
и меня демобилизовали.
Из
госпиталя я вернулся домой. Мама не узнала меня, вышла, взяла два сухаря и
спускается ко мне, приняла за военнопленного. Ну как меня было узнать? Глаз
завязан левый, а потом, тут шапка, тут фуфайка…она не узнала. Война для меня
закончилась».
С
ветераном Великой Отечественной войны
Анатолием Васильевичем Маловым
беседовала
Татьяна Сергеева,
выпускница ТюмСХИ 1977 года,
начальник пресс-центра ГАУ Северного Зауралья
Комментариев нет:
Отправить комментарий